Изнаночные швы времени - Страница 64

Феликсов рассказ соответствовал действительности примерно на треть, а иногда он придумывал и совершенно фантастические вещи. Но никто из слушателей не засомневался в том, что по дороге из Переславля во Владимир пришлось перебить тьму крокодилов, каждый из которых был размером с небольшого дракона. Да и как не поверить, если эти странные люди с Волыни вернулись с княгиней, хотя почти все княжеское войско было уверено, что сгинут они. И даже втайне от князя бились на это об заклад с Урдином, Среброй и несколькими молодыми владимирскими дружинниками, твердо уверенными в обратном.

– А ведь это все пересказывать потом будут, – шепнул Олегу на ухо Норман. – Теперь точно не буду доверять никаким преданиям.

Олег согласно кивнул и почти уже собрался взять за локоть Нормана, отвести его в сторонку и узнать, что же случилось на Понеретке и позднее. Но тут Феликс перешел как раз к этому.

Теперь он был очень критичным. Признал, что «богатыри расслабились, потеряли бдительность» и если бы не новгородцы со «славным Милятой», то были бы все они уже «в славном месте с кущами и чудесными напитками».

– Милята – это ж наш резидент, – удивился Олег. – Интересно… Так и было все?

– Да, – кивнул Норман. – Буквально через полчаса после нападения его люди подоспели. Около сотни. И тогда те, кто засаду устроил, быстро исчезли.

– Еще интереснее. Допросить никого не удалось?

– Нет. Только мертвые остались.

– Странная история… – Олег запустил руку в бороду. – Ты понимаешь, в чем суть? Нет? Наши преследователи могли на нас где угодно навалиться, но они выбрали единственно возможное в тех краях место, где их не могла засечь Квира. Это или какое-то совершенно чудовищное совпадение, или…

Конец фразы Норман не расслышал. Со стороны Новгорода раздался рев десятков труб. Все разом обернулись и увидели, как по городскому валу частой цепью рассыпаются пешие ратники, а из ворот выходит сильный конный отряд. Стяги были украшены благословляющей рукой – эмблемой новгородского архиепископа Далмата. К лагерю князя Андрея вышел его полк. В сопровождении сильного эскорта показались несколько мужчин, одетых в богатые опашни и монашеские рясы.

– Вчерашние возвращаются, – к Олегу протиснулся Урдин. – Князь Великий Новгород попросил об убежище. Ответ везут теперь.

Новгородские послы расположились на одном из холмов поодаль и, судя по всему, в княжеский лагерь ехать не собирались. Олег обернулся в сторону шатра Андрея Ярославича и увидел, что князь вышел наружу, смотрит в их сторону и раздраженно теребит край плаща. Потом он топнул ногой, будто прихлопнув каблуком гордость, велел привести коня, сел в седло и в сопровождении двух слуг поскакал к новгородцам.

Спасителям великой княгини Владимирской тоже подвели лошадей. Олег, оказавшись в седле, попытался пустить своего коня галопом, но Шурик его остановил, позволил только медленную рысь. Из-за этого к месту переговоров они добрались, пропустив большую часть речей от лица Новгорода, которые произносил человек в игуменском клобуке. Расслышать они могли только, как он объявил, что в новгородских владениях князю «быть невможно».

Урдин невоздержанно что-то рыкнул и схватился за меч, но Андрей Ярославич строго на него глянул, и оружие осталось в ножнах. Потом князь заговорил:

– Благие дела на Руси выкидывать из головы разве стали, игумен Арсений?! Господин Великий Новгород забыл разве, как я приводил из Суздаля полки с немцами биться?! Да и дурного Святой Софии я не делал никогда, не в пример многим из рода моего. Объясни мне, игумен, почему город ворота передо мной закрыл – поперечь всему, что на людской памяти есть? И где гостеприимство новгородское?

– Господин Великий Новгород так решил, – лаконично ответил Арсений.

Князь пожал плечами, но продемонстрировал игумену, что у него есть кое-какая информация, как это решение принималось:

– Боярин Милята, с которым, как ты помнишь, отец Арсений, мы трех орденских рыцарей на Чудском озере взяли, гостил у меня с утра. Так он мне сказал, что ни Осподу, ни веча никто не собирал. Кто решал-то?

В игумене, казалось, не было ничего, кроме смирения. Он опустил глаза, потом снова посмотрел на князя с выражением мудреца, которому предстоит изложить невежде всю вселенскую мудрость, и вздохнул от тягот этого дела.

– Вечу решать, только когда князя защищать Святую Софию зовут. Но сейчас нужды в том нет у нас, бог миловал. А Оспода была, и все, кому дело было до того, туда сошлись…

– А! Кому дело было! – с откровенным негодованием всплеснул руками князь.

– Все, кому дело было, – повторил игумен. – Кто-то не смог, конечно. Дело срочное ведь. Князь то понимать должен, – продолжал, зачем-то перекрестившись, – а что до гостеприимства, то гость иногда сам должен видеть, что несет с собой беду хозяину, и не подходить к порогу. Ты, князь, встал поперек воли царя, но не тебе батог божий осилить, который за грехи наши на нас опустился… Молиться надо, а как отмолим грехи, то бог сам отведет беду.

– И куда же такому гостю идти! – Урдин все-таки не удержался и встрял в разговор. – А как же милосердие?! Или это уже не христианская добродетель?

– Главная добродетель сейчас, чужеземец, – игумен одним словом подчеркнул, что не считает соотечественником человека, якшающегося с немцами и чудью, – это смирение. И князю надо смириться, как его старший брат Александр Ярославич делает, покаяться перед митрополитом, отправиться на поклон к царю, вручить себя его воле. А оружие против татар поднимать – ересь великая богохульная, ибо, повторю, батог божий они.