Изнаночные швы времени - Страница 82

Феликс смутился и нехотя признался, что до приватизации часто подрабатывал на стороне – и на европейцев, и на американцев, и на израильтян.

– Нельзя же было! – удивился Андрей.

– На это закрывали глаза, – ответил за Феликса Олег. – Негласный договор. Мол, вы, проводники, в общем-то безмозглые идиоты, поэтому мы будем платить вам смешные деньги. А чтобы вы не разбежались, дадим вам подхалтурить.

– Ага, – кивнул Феликс. – Я в Палермо-то, у Вильгельма, как оказался? Наш Центр отправлял экспедицию в Ватикан документировать факты морального разложения в окружении Папы. Я ее сопровождал. Моральное разложение документировать – занятие безопасное. Нанял местную охрану, оставил своего помощника за старшего, а сам поехал на Сицилию – там работала команда из Сорбонны – зарабатывать.

– О как! – покачал головой Андрей. – А я еще думал, почему у вас все экспедиции в четыре раза дольше работали, чем у европейцев. А какой разврат ваше старичье найти хотело при дворе Адриана IV? Перепутали с кем-то, что ли?

На эти вопросы ни Олег, ни Феликс отвечать не стали. Первый – чтобы не давать Андрею возможность лишний раз потоптаться на старых порядках в ЦПХ, а второй – потому что в итоге Центр заставил его почувствовать себя редкостным дураком. Бухгалтерия уговорила Феликса задекларировать все полученные от французов деньги не как частный заработок, а как экспедиционные доходы, и в итоге он должен был заплатить налог в три раза больший, а на счет получил не франки, а рубли. Вспоминать ту историю Феликсу совсем не хотелось.

Молчанием воспользовался Норман:

– Феликс, пехотинцы, которые, как ты говоришь, отошли к кораблям, были в конических шлемах и с деревянными расписными щитами? Вооружение – пики длиной до трех метров и мечи около метра? Панцирь ламеллярный? – спросил он.

– Ламеллярный панцирь или нет, – ответил Феликс, – не скажу, но хороший. Да и вообще, действовали они очень слаженно. Мы за копья так прорубиться и не смогли. То есть я бы мог, но зачем мне это было.

– Тогда это были скутаты, – заключил Норман. – Византийцев под Бриндизи было не больше двух тысяч. Если бы вся армия была имперской, то твоего Вильгельма просто разорвали бы. И кстати, хорошо, что он дал наемникам и баронам уйти. Если бы всех окружили, им так или иначе пришлось сражаться, и исход битвы мог быть совсем другим. Я думаю, это Майо присоветовал – Вильгельм бы не додумался.

Феликс промолчал, и Норман овладел всеобщим вниманием: Мануил Комнин был его любимым персонажем. Это был император с противоречивым наследием: горячо мечтал о восстановлении былого могущества Византии, добился впечатляющих успехов в Южной Италии, на Балканах и Ближнем Востоке, но не соизмерил широты своих замыслов с архаичными государственными и общественными институтами империи. Мануил, очарованный западноевропейскими порядками и обычаями, остановился только на их внешней оболочке и не способен был понять индивидуалистическую подоснову, порождающую инициативу во всех слоях общества. Его славили за многочисленные победы, уважали за умение стойко превозмогать неудачи, но не любили в Константинополе: он слишком часто упрекал поданных, что они напрасно цепляются за традиции и устарелые представления.

Пока добрались до пристани, Норман успел подробно рассказать, как Мануил приструнил крестоносцев, вел сложные политические игры с германскими императорами и римскими папами. А как только он приступил к отношениям Византии с галицким князем Ярославом Осмомыслом, сначала противником, а потом союзником, его перебил Андрей:

– Оценили!

– Сколько?! – Квира уже держалась за поручни и поставила ногу на первую ступеньку трапа, чтобы перебраться на пристань, но теперь замерла в таком положении.

Андрей молчал. Он встал с кресла на корме катера, перешел на нос, зажмурился и потянулся так, будто раздвигал стиснувшие его стены.

– Не тяни! Говори давай! – потребовала Квира, но Андрей держал паузу. Эта театральность стала невыносимой, и Феликс выхватил у него киктоп. Только у Феликса мышцы были настолько быстры, чтобы выхватить что-то у Андрея.

– Почти семьсот триллионов! – объявил он, посмотрев на экран. – Мы разбогатели?!

Физиономия у него была счастливо-ошарашенная, и все, глядя на него, засмеялись. Андрей, отсмеявшись, вернул киктоп, сделал проекцию, видную для всех.

«Российская Академия наук, – значилось в шапке пришедшего документа. – Национальный центр российской истории». Далее на двух абзацах следовал старомодный стиль официального документа типа «в ответ на ваше обращение» и прочие канцелярские вежливости, затем сжато излагалась суть:

«Оценка экономической ценности актива на дату идентификации (реконструкция по образцам) в нынешнем масштабе цен: 686,21 трлн руб.

Определяемая стоимость сохранных вещей: 880—950 млн руб. (учтено 70% представленного; на основании сопоставимых каталожных цен).

Возможная стоимость сохранных вещей: 1,81—2,15 млрд руб. (учтено 100% представленного; вне каталожного сопоставления – оценки доктора Маркова)».

– Ну и чего вы ржете, – указал на проекцию Феликс. – Я же говорю: почти семьсот триллионов.

– Фил, – положил ему руку на плечо Олег. – Семьсот триллионов – это оценка того, что значила казна князя Андрея для тогдашней страны и государства в нынешних ценах. Много значила. Это примерно половина валового внутреннего продукта в последние годы перед монгольским нашествием. Норм, я правильно помню, что ВВП в 1235 году замеряли?